Недавняя публикация так называемых панамских документов поднимает ряд вопросов, один из которых звучит так: «Что лучше для авторитарного режима — бороться с коррупцией или взаимодействовать с ней?» Президенты Китая Си Цзиньпин и России Владимир Путин указывают нам на два совершенно разных ответа.
В 2012 году президент Си, назвав коррупцию экзистенциальной угрозой для коммунистической власти Китая, начал масштабную кампанию по чистке коммунистической партии от тех, кого он назвал «тиграми и мухами» — коррумпированных чиновников и компаний на всех уровнях партийного аппарата и правительственной бюрократии. По состоянию на прошлый год было арестовано более 100 высокопоставленных чиновников, среди которых — десяток армейских офицеров, несколько руководителей государственных компаний и четыре высокопоставленных политика.
Критики режима, как правило, обвиняют президента Си в использовании кампании для устранения своих противников, но антикоррупционная борьба чрезвычайно популярна в народе, и многие независимые аналитики признают, что она помогла активизировать проведение дальнейших реформ в таких частично приватизированных отраслях, как нефтяной сектор.
Президент Путин последовал примеру Си Цзиньпина, во всяком случае, риторически — с тем исключением, что за те почти 17 лет, которые он находится у власти, по обвинению в коррупции от должности не был отстранен ни один «тигр» (пользуясь терминологией г-на Си), и было снято лишь несколько «мух».
Так почему же Владимир Путин, несмотря на его готовность развязывать войны, не желает начать настоящую войну с коррупцией — даже при том, что, как обнаружил Си Цзиньпин, антикоррупционные кампании обычно популярны в народе?
Только глупец будет утверждать, что в России коррупция незначительна. Как показал опрос, проведенный недавно московским независимым «Левада-Центром», большинство людей считают государственных чиновников безнадежно коррумпированными. В российских кинофильмах и романах есть множество чиновников, которые берут взятки. Почему же тогда Кремль так не хочет предпринимать антикоррупционные действия — особенно сейчас, когда за счет снижения издержек на коррупцию можно было бы компенсировать ущерб от падения цен на нефть?
Согласно распространенному на Западе объяснению, Путин сам очень коррумпирован — более того, он находится в эпицентре российской коррупционной системы. Возможно, это и так. Но как человек, всю жизнь проживший на Балканах (а значит, кое-что знающий о коррупции), я понял, что быть коррумпированным — это вовсе не повод отказываться от объявления борьбы с коррупцией и, наоборот, это может быть стимулом, поскольку коррумпированные политики больше всего не любят коррупционные действия других людей.
Так что причина нежелания Путина бороться с ней гораздо сложнее.
С одной стороны, для него взаимные обвинения в коррупции являются «грязными» бомбами в войнах внутри элит, которые причиняют серьезный косвенный ущерб. Исследования давно показали, что коррупция (при том, что от нее больше всего страдают беднейшие слои населения) в первую очередь волнует средний класс — а в современной России средний класс в значительной степени состоит как раз из этих самых чиновников-взяточников, против которых и должны проводиться антикоррупционные кампании.
С другой стороны, в политике имеет значение не уровень коррупции, а осознание людьми того, насколько коррумпирована страна — и зачастую эти два фактора между собой напрямую не связаны. Небольшие и победоносные войны за пределами страны могут быть более эффективным инструментом влияния на восприятие людьми степени коррумпированности своей страны, чем реальные действия по сокращению коррупции. Корреляция не доказывает причинно-следственную связь, но накануне аннексии Крыма число россиян, считавших, что коррупция в стране растет, резко сократилось с 50% до 30%.
Что интересно, коррупция сама по себе беспокоит Путина лишь в одном плане — как оружие, которое может быть использовано против него внешними врагами России. Кремль беспокоит не то, что российские чиновники коррумпированы, а то, что они уязвимы и подвержены западному давлению, поскольку украденные ими средства (так же, как и их дети) находятся на Западе. Как правило, коррупция помогает объединить элиты, а также сделать из них сторонников (в этом смысле Москва вряд ли расстраивается из-за того, что Запад пытается навести порядок с тайными офшорными счетами).
В таком случае главная задача Кремля — не проводить чистку в рядах коррумпированных элит, а национализировать их. Российские элиты имеют право быть коррумпированными, но лишь в том случае, если они доказали свою преданность. Парадокс заключается в том, что западные санкции против руководителей компаний, близких к российскому президенту, помогли реабилитировать некоторых из олигархов, известных своей коррумпированностью, что позволило российской пропаганде выставить их в качестве бескорыстных и самоотверженных защитников родины.
В конечном счете главной причиной того, что Владимир Путин не желает объявлять войну коррупции, является то, что любая антикоррупционная кампания вдохновит общественность, и та начнет требовать перемен. Такая борьба взывает не только к таким чувствам людей, как гнев, но и к их устремлениям. И именно такого требования перемен Кремль боится больше всего. Российские лидеры (в отличие от китайских) стараются не обещать, что завтра жизнь будет лучше, и обещают лишь то, что хуже не будет. И, в отличие от китайских лидеров, они могут себе это позволить, поскольку экономика России развивается не за счет предпринимательской энергии масс, а за счет природных ресурсов.
Поэтому российские власти готовы признать повсеместность коррупции — и даже самая изощренная пропаганда не могла бы убедить людей в обратном. Но при этом власти выдвигают идею о том, что коррупция — это образ жизни, а значит явление естественное. В каком-то смысле коррупция похожа на водку — вы знаете, что она причиняет вред, но представить без нее Россию невозможно.
Иван Крастев — председатель правления Центра либеральных стратегий, научный сотрудник Института гуманитарных наук (Вена), автор редакционных статей в The New York Times.
