В какой именно момент пришло решение записаться в тероборону – не помню. 24 февраля в пять утра дочь врубила во всей квартире свет с криком "Киев бомбят!". После горсти анальгина мозг включился. Решения принимались быстро и столь же быстро реализовывались.

Эвакуация жены, сына и кошки в село под Киевом. Поспешные проводы дочери в Польшу. Эвакуация из эвакуации. Попытка объяснить глухому 83-летнему тестю происходящее. Звуки боя возле метро "Берестейская". Перестрелка под окнами. Запах плесени в старом бомбоубежище.

Несколько суток слились в один день, в конце которого я обнаружил себя лежащим на полу, на детском матрасике, в большой комнате, похожей то ли на больничную палату, то ли на классную комнату. Вокруг храпело и сопело несколько мужиков. Некоторые спали в обнимку с автоматом. За заклеенными скотчем и картоном окнами громыхала ночь. Первая спокойная для меня ночь за последние десять суток: семья пристроена, я – в теробороне.

Экзистенциальных исканий на тему готов ли я к смерти, не было. Общая формула: жить вечно в мои планы не входит, но в этом мире есть люди, которым я нужен. Больше интересовали практические вопросы: где добыть хоть какую-то экипировку? К войне я оказался решительно не готов: ни спальника, ни нормального рюкзака, не говоря уже о бронежилете.

Каждое подразделение похоже на своего командира. Наш полковник похож на крепкого хозяйственника. В мирной жизни – прокурор. Психотип: добряк с хитрецой. Часто подходил к бойцам с вопросом, как дела, как настроение? Заглядывал в комнаты, бросая взгляд по углам: сколько лишних карематов, есть ли спальные места?

Подозреваю, что и меня он взял из военно-меркантильных соображений: журналист профессия хоть и бестолковая, но относительно редкая, может, в хозяйстве и сгодится. "Если что, Дима, будешь сигнал SOS в ООН передавать", – пошутил он.

Некоторые бойцы жаловались на плохое обмундирование.  Мне кажется, зря. Да, бронежилетов и тепловизоров в городе на тот момент не было. Но все что было, в роте и в каждой комнате появлялось довольно быстро – по мере централизованных поставок или волонтерской помощи.

В первый же день я начал обрастать вещами. Товарищи по комнате выдали мне одеяло, пару матрасов, каремат, фонарик, шапочку, флисовую балаклаву, газовый баллончик и что-то еще. Ах да, каску.

От полковника пришла помощь в виде верхней одежды: в первое же вечернее дежурство на мне были шелестящие теплые штаны (наверное, болоньевые, но в тканях я не силен, могу ошибиться) и столь же теплая куртка. И еще ботинки: теплые, на высокой резиновой подошве. Для ходьбы на длинные дистанции они не пригодны – натирают, но для стояния на посту в самый раз.

Форму выдавали частями, по мере поступления отдельных ее фрагментов на склад. Сначала штаны, летнюю курточку и носки. Позже ботинки. Еще через пару дней перчатки и ремень. Так как у бойцов, в том числе и у меня, тоже был собственный набор вещей, то вскоре наша комната напоминала выставку одежды, обуви и походного снаряжения.

Но главное достижение и достопримечательность подразделения: столовая, работающая в режиме круглосуточного шведского стола. С выбором первых и вторых блюд, фруктами и сладостями. На ночь повара оставляли пирожки, бутерброды, сладкое, банки с растворимым кофе, сгущенкой и коробочки с пакетированным чаем. Работали кипятильники. Чтобы вернувшись с ночного наряда, солдаты могли поесть и согреться. Никогда не поверю, что еще хоть где-то есть такая столовая.

Позднее появилась парикмахерская. Ребят стригла жена одного из солдат на волонтерских началах.

Наша локация представляла собой довольно сложно устроенный улей: со своей службой логистики, группой быстрого реагирования, волонтерской командой. Глядя на этот микрокосм, не верилось, что его удалось создать за несколько дней. Но – факт. И в этом была значительная заслуга полковника.

Если бы у теробороны Киева был свой спецназ, его можно было бы создать на базе нашего взвода. И это не гипербола. Из девяти бойцов семеро кадровые офицеры. Четверо – участники боевых действий. Средний возраст – 30-35 лет. Но эти социально-демографические характеристики еще ничего не объясняют.

Изначально костяк взвода составляли молодые офицеры из западной Украины: Тигр, Ястреб и Майкл (здесь и далее все имена и позывные изменены – авт). Точнее, Майкл – уроженец Луганска, прошедший с 2014 года долгий боевой путь и сдружившийся с Тигром и Ястребом. Майкл похож на мрачноватого тяжелоатлета.

Для меня было открытием то, что этот человек способен проявлять максимальный такт и фантастическое терпение: он учил меня собирать-разбирать автомат. Одно из его призваний – быть школьным учителем.

Общая характеристика Тигра, Ястреба и Майкла: амбициозная тройка. Тигр – взводный. Большую часть суток выполнял какие-то поручения полковника или пропадал в штабе, поэтому функции взводного часто возлагались на его заместителя Ястреба. Их мотив записаться в тероборону Киева на сержантские должности – быть в центре событий. Пройдет несколько дней и главным беспокойством Тигра, Ястреба и Майкла станет то, что наше подразделение не используют в активных боевых действиях.

В своем малом кругу Ястреб иногда критиковал руководство, и подшучивал над его промахами. Но идти на конфликт ни с кем не собирался. В нужный момент мог проявить дипломатичность, отшутиться. Внешне Ястреб – не битый жизнью паренек из среднего класса, отличник, лидер университетской спортивной команды. Этот имидж усиливала шапочка с балабоном (никто в роте такую не носил). Но первое впечатление обманчиво.

При необходимости Ястреб легко переходил с литературного украинского на трехэтажный мат. Ястреб вообще человек многослойный. С хитрецой "восьмидесятого левела". Все что можно перевести в шутку, переводит в шутку. На вопрос, почему оказался здесь, смеялся: "Хто крім мене врятує Львів?".

Крепко сбитый Ямам. Израильский полицейский, прошедший срочную службу в погранвойсках. Отсюда, собственно, и позывной: ЯМАМ – аббревиатура с иврита, название антитеррористического подразделения внутри пограничных войск Израиля.

Когда Ямаму было одиннадцать, его семья эмигрировала в Израиль. Но сохранила тесные связи с Украиной. Ямам свободно говорит по-украински, по-русски, по-английски. Часто общается с близкими по телефону на иврите, что дает повод Ястребу пошутить: мол, сливает разведданные Израилю. Ямам прирожденный воин: увлекается спортом и военной историей. Когда началась война, приехал защищать свою первую родину. И – девушку, которая живет в Днепре.

Мелкая деталь, дополняющая образ Ямама – очки. Таким образом, в нашем взводе оказалось два очкарика: Ямам и я. Именно Ямам показывал мне, как правильно держать автомат и даже успел провести тренировку на ближайшем стадионе. Теперь я умею переходить с походного шага на боевой, принимать позу стрелка и знаю, как перемещаться вдвоем-втроем-вчетвером в условиях боя.

Ямам – не единственный полицейский в нашем взводе. Рядом двое украинских коллег: Жора – в прошлом инспектор по делам несовершеннолетних и Рос – оперативник. У Жоры бородка и закрученные усы, что делает его похожим на барона Мюнхаузена. У меня с Жорой и Росом тоже оказалось кое-что общее. Как минимум – любовь к табаку. Им Жора-Мюнхаузен набивал свою трубку с вишневым чубуком, Рос сворачивал самокрутку, мы заваривали кофе и шли курить. Жора и Рос пришли в тероборону по той же причине, что и я, – пункт записи расположен в шаговой доступности от наших домов.

Главным же героем в моей личной тероборонной истории стал Охотник. Участник боевых действий на Донбассе, в недавнем прошлом – контрактник 72-й отдельной механизированной бригады имени Черных запорожцев. Основная черта Охотника – человечность. Последней сигаретой поделится.

Один из его жизненных принципов: лучше идти, чем бежать; лучше стоять, чем идти; лучше сидеть, чем стоять; лучше лежать, чем сидеть. Но в случае опасности весь превращается в слух и зрение, движения становятся быстрыми, реакция мгновенной. Очень скромный человек, лишенный каких бы то ни было военно-карьерных устремлений, держащийся в стороне от любых микрогрупп. Боевая единица сам в себе. Страстный курильщик.

С ним я провел максимальное количество часов на посту. Целую вечность. Черный запорожец Охотник позиционирует себя больше как строитель, чем как военный. Грустит о мирной жизни: "У меня до 24 февраля был заказ на десять ванн в Конче-Заспе, представляешь?"  

Во время нарядов мечтает о рыбалке. Я оказался в числе тех избранных, кому была открыта военная тайна: на речке Вита есть особенное место, где за два часа можно наловить целое ведро двухкилограммовых карасей. Мне кажется, что я теперь там знаю каждую корягу. Но обещаю унести этот секрет с собой в могилу.

И все-таки Охотник – профессиональный военный. Ястреб записал его водителем. Никаких сомнений, что Охотник идеально дополняет условный спецназ теробороны. Теперь вопрос: как в эту компанию мог попасть никогда не служивший в армии, не имеющий воинской специальности, близорукий интеллигент, то есть я?

А случайно. Один из бойцов вынужден был на несколько дней по семейным обстоятельствам покинуть взвод. В комнате появилось спальное место. И полковник привел меня. Чувствовал ли я себя слабым звеном? Если честно, – да.

Осознание того, что тебе выдали автомат, накрывает не мгновенно. Вначале необходимо что-то подписать, запомнить номер, разобраться как эта штука устроена… Нужно выкроить момент, оставшись с ним наедине. Разобрать-собрать раз двадцать (на этой стадии я ухитрился сломать ноготь и набить синяк на большом пальце правой руки), погладить лакированное цевье. Новенький. Автомат Калашникова складной укороченный, сокращенно АКС-74У. Или просто АКСУ. Он же – Сучка. Смертоносное жало с боевой скорострельностью – до 100 выстрелов в минуту.

С автоматом ты становишься тяжелее килограмм на пять (АКСУ весит чуть меньше трех, но к нему прилагается еще четыре магазина с патронами). И это – пять кило достоинства и ответственности. С этого момента ты становишься пчелой, готовой жалить и погибать. У пчелы нет выбора. Нет сомнений. Она защищает улей. Это настолько мощное и приятное чувство, что ради него кажутся мелкими житейскими пустяками все трудности казарменной жизни.

Теперь о трудностях. Экстремальных нагрузок не было. Жизненный ритм задавали наряды: по три часа через каждые шесть. Наряд – это дежурство на посту или патрулирование. Самое сложное – стояние ночью на морозе. Стоит забыть перчатки или неправильно выбрать обувь и легкая простуда гарантирована.

Страшно ли стоять, когда где-то за домами вспыхивает зарево взрывов и город накрывают раскаты грома? В моем случае – нет. Во-первых, человек так устроен, что он проникается настроением тех, кто рядом. На большинстве ночных дежурств рядом со мной был Охотник, сохранявший полную невозмутимость. Во-вторых, в 2014-м мне уже приходилось собирать материал для репортажа под артиллерийской дуэлью и даже побывать мишенью для крупнокалиберного пулемета. Так что, кое-какой иммунитет выработался.

Если у меня наряд с 21-00 до 12-00, то следующий с 06-00 до 09-00. Такой режим у всех. К наряду нужно подготовиться: одеться, в идеале – набрать термос, пристегнуть сумку с магазинами, пройти построение и уже на посту упаковаться в бронежилет. Секунды сливаются в минуты. Времени на все хватает, но впритык. Ни у кого нет возможности поспать шесть-семь часов подряд. В этой ситуации имеет смысл в течение дня выкроить хотя бы час для сна. Получается не всегда. Недосып накапливается.

Привыкнуть к такому режиму, конечно, можно. Но организм сопротивляется и иногда дает сбои. Многие в роте, в том числе и в нашем взводе, кашляют. Просят друг у друга анальгин от головной боли. В медпункте постоянно кто-то сидит с термометром под мышкой. Но по-настоящему, кажется, никто не заболел.

В ворота въезжает авто, из которого выныривает человек в форме и с оружием. Автомат с присоединенным магазином. Представляется замкомандира какой-то там роты. Судя по комьям прилипшей к машине грязи – она только что с передовых позиций. На посту я. Действую согласно инструкции: прошу показать документ. Показывает и, не останавливаясь, следует дальше – в здание. Передаю по рации о том, что к нам гость.

Тут нюанс: заходить на территорию можно только со снятым магазином. Кричу:

– Снимите, пожалуйста, магазин!

Гость нервно оборачивается:

– Не видишь, что автомат на предохранителе?

Магазин таки снял. Подобных эпизодов множество. Народный депутат из машины показывает корочку, не опуская стекла. Теробороновцы из соседнего района пытаются ограничиться фразой: "Мы же свои". Поначалу мне казалось, что пренебрежительное отношение к пропускному режиму характерно только для теробороны. Оказалось, что также ведут себя и представители других родов войск.

Однажды часовой из нашей роты заставил под дулом автомата двух парней выйти из автомобиля и поставил их "руками на капот". Дальнейшая проверка показала, что парни – наши коллеги из другого подразделения. Все закончилось благополучно. Однако, учитывая, что у задержанных было оружие, могло произойти черт знает что.

По слухам, в тот же день где-то возле Окружной дороги дело дошло до перестрелки между "своими". Конфликты со стрельбой вероятны в условиях, когда оружие выдают без предъявления справки от психиатра. Добавим сюда то, что на форме нет знаков различия. Непонятно кто перед тобой: офицер или рядовой. Кривое слово может перерасти в перепалку и ссору.

Если бы меня попросили составить список заповедей бойца теробороны, я бы не первое место поставил: не выделывайся. Не самоутверждайся за счет окружающих. Не считай себя выше другого. Если ты офицер, это не дает тебе право на некорректное общение с рядовым. Возможно, еще вчера этот рядовой по своему социальному положению был выше тебя. Но это этический аспект. А практическая польза от заповеди в том, что взаимоуважение повышает шансы на выживание для всех.

С одной стороны, мы делаем важную работу: охраняем объекты. С другой, немного угнетает мысль о  том, что мы ведем относительно мирную жизнь в то время, как для своих близких мы чуть ли не герои. Быть героем приятно. Но быть героем понарошку…

На подоконнике сидит боец, потягивает кофе и разыгрывает по телефону знакомого:

– Вася, тут п**да. Гради, джавеліни… Вообще! Що роблю? Та я їх голими руками хапаю. Вас теж відправляють? У Ванків? Вася, тримайся, там п**да. Звідки знаю? Та у нас тут розвідка. Все, бувай.

В этот же день поступает информация, что в ближайшие дни нас отправят в лес. То ли делать укрепления, то ли охранять тех, кто копает, то ли по мигалке: одни роют, другие охраняют, потом меняются. Конкретики нет, есть очередной сумбур из мыслей: во-первых, – наконец-то! Во-вторых, все-таки тревожно.

Страх. Его не может не быть. Другое дело, что у кого-то он спрятан где-то глубоко в подкорке, а у кого-то становится мотивом принятия решений. Кто-то способен это чувство контролировать (например, глушить юмором) и скрывать от окружающих, а кто-то – нет. Наш взвод в этом плане образцово-показательный. Но за всю роту так сказать, пожалуй, нельзя.

Из подслушанного разговора двух бойцов на посту:

– Боишься ехать?

– Стараюсь себя не накручивать.

– И я тоже понимал, на что шел. Мне 51-год… Девочек своих увез… Дома за попугайчиками соседка смотрит… Я понимал, понимал…

– Не накручивай.

Некоторым трудно спать. Таких людей немного, но они есть. Не спать несколько дней – это тяжело. И есть те, кто уходит из теробороны "пока не поздно". Полковник этому не препятствует. Даже, кажется, наоборот. Считает, что в боевых действиях должны участвовать не все.

В роте был боец с позывным Доцент – не молодой уже преподаватель, кандидат наук. Жена и дети в Германии. В какой-то момент он как-то не к месту начал заговаривать о том, что жена без него не может справиться с детьми. А потом я увидел Доцента рядом с собранными сумками. Парень из нашего взвода спросил его:

– Куда?

– В Германию.

– Так не выпустят же…

– У меня трое детей, выпустят.

Парадокс в том, что у Доцента – корочка участника боевых действий на Донбассе и вообще он офицер. Осуждаю ли я его? Нет. Потому что не знаю, что этот человек пережил внутри себя.

Бог создавал мир шесть дней, а седьмой благословил и освятил (подробнее см. Быт 1:1 – 2:3). Это я к тому, что на седьмые сутки почувствовал, что адаптировался. С нарядами – справляюсь. Даже спина перестала болеть от трехчасовых стояний в бронежилете. Засыпать научился почти мгновенно при любых условиях: при свете, храпе, взрывах, сиренах, во время шумных разговоров в комнате и т.д. Так что, шесть-семь часов сна в течение дня набираю.

Отношения с сослуживцами сложились дружеские и ровные. Полковник и его замы со мной здоровались за руку. Понятно, что это было не признание моих заслуг – за отсутствием таковых, – скорее, просто желание поддержать и подбодрить человека, попавшего не в свою тарелку. Но все равно приятно.

В любом деле есть мелкие секреты. Ну, например: когда и как заправить термос перед ночным дежурством. Где на объекте спрятан обогреватель. Да много всего. Такие мелочи способны сделать жизнь не просто сносной, а в некотором смысле комфортной.

Все необходимое у меня появилось. Друг-волонтер передал дополнительный спальник, палатку и два портативных газовых баллона с горелкой. Предполагалось, что это будет моя скромная лепта в общее дело выживания в лесу.

Еще недавно меня мучили сомнения: способен ли я физически целый день рыть окопы, спать на морозе, хватит ли выносливости, не стану ли обузой для парней, как поведу себя в критической ситуации?

Мое "не знаю" через какое-то время сменилось на "наверное, смогу", затем на "скорее всего, смогу" и, наконец, на "смогу". Когда я это сказал себе, испытал что-то вроде эйфории. Я любил всех этих людей в нашем жужжащем улье. Несовершенных, но искренних, понимая, что каждый из них в той или иной степени находится в том же положении, что и я. В ту ночь мне спалось особенно крепко.

А через день меня уволили…

…Точнее, отправили в резерв батальона. То есть, домой.  Полковник вызвал к себе и минут десять говорил. О том, что меня изначально брали не для боевых действий, а в надежде, что появится вакансия пресс-офицера, но должности такой сейчас нет. Да и офицерского звания у меня тоже нет. О том, что рядом с товарищами я выгляжу неубедительно (чистая правда). О том, что кроме меня в резерв отправили несколько человек, среди которых офицеры и участники боевых действий. О том, что мне нужно не окопы рыть, а на какие-то офицерские курсы. В довершение всего командир позвонил в Минобороны и голос из трубки раздраженно подтвердил: "В пресс-службе вакансий нет".

Куда-то мимо текли слова полковника: "Дима, пока не поздно, пока не поздно…" Через 15 минут я сдал автомат.

Сказать, что решение командира показалось мне несправедливым – ничего не сказать. Пройдет пара дней и я пойму, что оно было рациональным. 46-летний гуманитарий со зрением минус семь с половиной на должности солдат-стрелок (а другую воинскую специальность мне подобрать не удалось) это перебор.

О потраченном времени не жалею. Вместе с тысячами киевлян я прошел путь инициации в эту войну. Недолгая служба в теробороне стала для меня началом нового этапа в судьбе. Началом нового времени.